Классовая борьба у И. Уэлша

[das 0]

Ирвин Уэлш, «Экстази»

 

Всю эту вашу тему я уже давно испытал,

 

Я ведь старый экстремал и рейвер-радикал…

 

«Кирпичи»

 

Когда товарищ вручил мне эту книгу с предложением написать рецензию, я долго не мог заставить себя ее открыть. Препятствием было, по сути, все, что я знал об Уэлше: нарочитая «модность» (сейчас говорят «престижность») и богемность автора, бессодержательная апология тяжелых наркотиков, немалая культурная дистанция… Понадобилось время, прежде чем я решился взяться за «Экстази» – и еще больше времени, чтобы прочесть ее от корки до корки.

 

И что же? Положа руку на сердце, не могу сказать, будто в какой-то момент я «проникся» творчеством Уэлша, а мое мнение о нем «перевернулось» или хоть сколь-нибудь значительно изменилось. Впрочем, тут есть одно «но». Разберемся поподробнее.

 

Что кроется в критериях нашей оценки, когда мы говорим о книге «хорошо» или «плохо»? В чем заключается качество литературы? Самый поверхностный уровень – это, наверное, техническое мастерство: умение подбирать нужные слова и расставлять их в нужном порядке. Великое искусство! Но само по себе оно ровным счетом ничего не значит. Не секрет, что многие признанные гении (скажем, Толстой) с этой формальной точки зрения, мягко говоря, несовершенны.

 

А Уэлш? Скажем прямо: в области литературной техники он довольно бездарен. В его текстах нет ни одного привычного нам признака писательского дарования. Нет классических «описаний», метафор, пластики, образности. Здесь он, кстати, вполне монолитно стоит в ряду представителей «новой» или «контркультурной» прозы: всяческих Палаников, Уайтов и Хоумов. Но если тот же Паланик сумел превратить нехватку писательского дарования в достоинство, сформировав на этой базе оригинальный литературный слог, то неряшливость и примитивность текстов Уэлша даже не пытается прикрыться фиговым листком «стиля», выпирая во всей своей наготе. Однако, как мы сказали, это еще далеко не все.

 

Более глубокий критерий истинной литературы (и искусства вообще) состоит в ее жизненности; в способности отражать окружающую действительность, обобщать и запечатлевать главные черты конкретного места и времени, конкретных людей и идей. Здесь, кстати, кроется секрет популярности или непопулярности творения. Чем точней оно выражает веяния времени, тем больше людей находят в нем собственные мысли и чаяния, тем большее признание это творение завоевывает. Причем, для этого ему вовсе не обязательно описывать повседневную жизнь: реалистичность отображаемого не имеет никакого отношения к реалистичности изображаемого. Кстати, к «таланту» писателя она тоже особого отношения не имеет. Ну, вы помните: жить в обществе и быть свободным от него нельзя.

 

Так что же, – можно возразить, – выходит, коль скоро ни один автор не свободен от Общественного, между гениальным и бездарным произведением нет никакой разницы? До известной степени, да. Даже самая пустая и графоманская писанина может немало сказать о породившем ее обществе. Но бездарный автор выражает социальные тенденции именно в той мере, в какой не может вырваться из общества. Талант же – дает им обобщенное и концентрированное выражение. Отвечая на вопрос: «какие и чьи общественные настроения выражает автор?», марксистская критика обычно ограничивается социологически-классовой формулой. Используя классовый подход, можно дать исчерпывающий и в принципе верный ответ, до определенных пределов. Что же покажет под этой пыткой Ирвин Уэлш?

 

Трудно сказать однозначно, какова его классовая позиция. Первая из трех повестей книги язвительно живописует жизнь правящего класса: преуспевающей романистки, ее мужа/литературного агента, телеведущего популярного шоу (обожающего насиловать трупы в больничном морге). Герой второй повести – отщепенец, исчадие социального дна: футбольный фан и бандит. Третья же посвящена быту «среднего класса», служащего-яппи и его бунтующей жены. В общем, задействованы все круги ада и рая (описанные, впрочем, на удивление однообразно).

 

Очевидно одно: Уэлш – стопроцентный представитель «золотого миллиарда», преуспевающего и комфортабельного мира Западной Европы и Северной Америки. Еще очевидней это делается когда он пробует идти «от противного», живописуя сцены безбашенного разврата и насилия. Кстати, тоже сверхтипичная черта для идеологов «контркультурной» прозы. Пресыщенные европейским покоем, они стремятся изложить на бумаге то, чего НИКОГДА не видели (и, наверное, не увидят) в реальной жизни. Скажем, африканскому писателю и в голову не придет смаковать кровавые мизансцены – а чего в них такого? (Прочтите для примера «Аллах не обязан» Ахмаду Курума, где ничего обыденней смерти и насилия представить себе невозможно.)

 

Боюсь, впрочем, быть понятым в банальном смысле «зажрались, сволочи, с жиру бесятся». Это, конечно, не так, и сам Уэлш – тому примером. Его картина западноевропейского капитализма весьма гротескна, и зачастую трудно понять где там правда, а где вымысел. Однако что героям, что автору этот мир далеко не кажется «лучшим из». Это тем более интересно, что «Экстази» – почти что библия рейв-культуры, или во всяком случае претендует ею быть.

 

Рейв – типичнейшее порождение конца ХХ века, совместившего экономическое благополучие с политическим безвременьем. Не секрет, что падение бюрократических режимов в СССР и Восточной Европе было воспринято как «крах коммунизма» и вечный триумф капитализма и буржуазной демократии. Окружающий мир вдруг оказался без малого совершенным, а общественное устройство – не нуждающимся не только в свержении, но даже в малейшем улучшении. И как нельзя уместной оказалась здесь техно-музыка, пришедшая в форме рейв-культуры. В отличие от музыкальных культов прошлых лет, рейв не нес в себе никакой смысловой и социальной нагрузки. Напротив, он требовал полной отдачи Ритму, движения ради движения, почти что отключения сознания. Его идеей стала безыдейность, политическим кредо – аполитичность. Я сгустил краски? Посмотрим, как говорит о том же Ирвин Уэлш.

 

«В нем поднималась радость любви ко всему хорошему, при этом он продолжал видеть все гадости жизни в Британии; более того, этот урбанистичный блюзовый ритм двадцатого века оттенял их, позволяя рассмотреть еще отчетливей. Ему не стало страшно или плохо: он четко знал, что нужно делать, чтобы уйти, избавиться от дурного. Ответ был прост: танцевать; он чувствовал, что должен танцевать, танцевать в полную силу. Это единственный путь. Ты обязан показать, что ты еще жив. Политические лозунги и выступления ничего не значат; ты должен праздновать радость жизни, чтобы показать всей этой серой силе и мертвым духам, которые заправляют тобой, засирают тебе мозги и умертвляют, пока ты сам не становишься одним из них […] Глен понимал, что это не решение проблемы и, когда ты остановишься, все останется по-прежнему, но в данный момент он был на лучшей вечеринке в городе. Именно на такой, на какой он хотел быть.»

 

И все же герои Уэлша не могут без остатка раствориться в ритмах эйсид-хауз и джангла. Хочется им того или нет, жизнь достает их везде. Они обуреваемы классовым чувством, страхом, ненавистью (любовью, конечно, тоже). Их чувства политические, и они находят выход во внешний мир. Скажем, персонажи «И вечно прячется судьба» находят полное единение только расправившись с ненавистным им буржуем, за считанные секунды до ареста. А Хедер из «Непобедимых» для этого приходится покинуть обывательскую семью и обеспеченного мужа ради молодого рабочего Ллойда.

 

«И вечно прячется судьба» – наиболее интересная в этом смысле повесть сборника. Её главная героиня – девушка Саманта, родившаяся без рук из-за выпущенного фармацевтическими дельцами препарата (кстати, фабула основана на реальных событиях: самый известный случай с американским антидепрессантом «Талидомид» повлек всемирный скандал). При помощи влюбленного в нее футбольного хулигана Саманта мстит виновникам своего уродства и в итоге, зажав пилу ногами, отрезает руки главному из них. Именно в ее уста автор вложил, на мой взгляд, лучшую фразу книги:

 

«Мне не нужны их сраные деньги. Мне нужно забрать у них то, чего они лишили меня, и показать им, насколько потом им помогут вонючие деньги. Хочу, чтобы они узнали как это, когда люди, которых ты даже не знаешь, уродуют тебя, как это, когда тебя меняют без твоего согласия… когда тебя лишают твоего места в мире. Такие суки, как этот, делают такое сплошь и рядом: забирают у людей работу, дом, жизнь, и все из-за решений, которые они принимают, даже не замечая, какой урон они причинили, и не несут никакого ответа.»

 

Жертвы «корпоративной фармацевтики», левые радикалы Саманта и Андреас – самые смелые и сознательные борцы против капитала. Но есть и другие. Как героиня повести «Непобедимые» Хедер, презрительно фиксирующая жизненную эволюцию своего мужа: от студенческой «преданности делу освобождения трудящихся от ужасов капитализма» до «преданности делу максимизации прибыли за счет экономии, эффективного распределения ресурсов и выхода на новые рынки». Она, конечно, не пламенная революционерка – но и до отказа от своих идеалов ей далеко. Словом, левизна вовсе не редкость для уэлшевского мира, да и для самого автора, как можно понять.

 

«Экстази» написана почти десять лет тому назад. Отечественные рейверы (да и не они одни) по сей день уверены, будто аполитичная бессознательность есть высшее достижение и последнее слово западной цивилизации. Книга Ирвина Уэлша в какой-то мере откроет им глаза на реальное положение дел. И это уже хорошо.

 

Б. Ф. /// www.1917.com